— Посылки от меня осенью разве не дошли до вас?
— Ты это про тюки в рогоже пытаешь?
— Именно.
— Так тут они все, в сарайке. Пойдем покажу.
В чистой пристройке к конюшне, закрытой на хитрый Оленой работы замок, все мои посылки лежали штабелем. С нетронутыми почтовыми печатями. Я даже не представлял, сколько всего я смог добыть на полигоне всего лишь за самовар и самогонный аппарат. Отправлял-то частями. И как все это мимо контрразведки прошло? Или еще какой военной юстиции.
— Тут все, — сказал кузнец, отпирая дверь. — Ничего не пропало, не беспокойся. Тебя дожидается.
— Так это все вам… — озадаченно произнес я.
— А я знал? Рассудили так: приедешь, сам разберешься со своим барахлом. Вот и разбирайся. Нам никто никаких наказов от тебя не передавал.
«Да… Реликты, — подумал я. — В моем мире ушедших богов за такую честность давно в психушку кладут». И понял, что этот мир мне как-то больше нравится, чем мой.
— Ну давай разбираться, что тут где… — вынул я из сапога наваху.
Закончили разбор моих посылок ближе к вечеру, когда уже наши добытчики домой потянулись, обрывая руки под тяжестью корзин. Так что упахались мы с кузнецом преизрядно. Пришлось на ходу импровизировать — вешало в сарае городить, плечики из веток и проволоки, чтобы все развесить — проветрить.
— Ну и куда нам столько всего? — озадачил меня Оле, после того как штуки разнообразной мануфактуры, иголки да нитки с другой мелочью унес в дом.
Шинели, парки, бушлаты, безрукавки, мундиры старых образцов висели плотно. Обувь стояла на полу в три ряда. Рухлядь овчинная в углу друг на друге кучей. Еще целый штабель патронных цинков и длинный оружейный ящик.
— А что, у тебя семья маленькая? — ответил я вопросом на вопрос. — Одни твои четверо мальчишек — та еще сороконожка.
— И не говори, — согласился Оле со мной и как-то сразу сник. — Мне с тобой, Савва, не расплатиться… Нет у меня таких денег.
— А я у тебя денег не прошу.
— А что тогда? — озадачился кузнец.
— За сыном моим да за Эликой присмотрите, пока я на войне. И ладно.
— Значит… С собой ты их не забираешь? — выдал кузнец потаенные свои желания.
— Куда? На войну? В окопы? Думай, старый, что говоришь.
— Ну да… оно понятно… — замялся он, но тут же напустил на себя строгость. — Имя хоть сыну дал?
— Дал… Митя. Дмитрий.
— Странное имя.
— Отца моего так зовут.
— Что родителя своего почитаешь, уважаю. Хорошо это. По-людски.
— О!.. И фотки мои здесь! — воскликнул я, увидав в самом углу плоские картонные посылочки. — Вы даже их не открывали?
— Ничего мы не открывали, — буркнул Оле. — Отец-покойник наказал: ты приедешь, сам разберешься, а нам шариться по чужим вещам грех. Хотя жену мою постоянно подмывало посмотреть, что здесь. Ну так баба любопытней кошки, сам знаешь.
Тут и пестрая кошка в сарай заглянула, как бы подтверждая жизненные наблюдения хозяина. Чихнула от поднятой нами пыли, зевнула, не нашла для себя ничего интересного и с достоинством удалилась.
— Значит так, дядя Оле. Патроны в картонных коробках тащи в дом — там они сохраннее будут. В цинках можешь здесь оставить — ничего им не станется. Не течет тут у тебя вроде крыша, сухо. Винтовки, которые не будешь прямо сейчас пользовать, оставь в ящике, они в пушечном сале на длительном хранении. И…
— От… Поучи меня еще, как ружье чистить… Фельдфебель… — язвительно высказался кузнец. — Это ты там у себя фельдфебель — в роте, а тут ты зять.
Что на это возразить? И слов таких нет.
Только и успели, что магазинку и два левера [86] утащить в дом и патроны, которыми я в коробках докладывал пустоты в оружейном ящике, как притащились добытчики и сразу оккупировали стол в саду — дикий чеснок разделывать, пока не увял.
— С оружием все потом обсудим, — тихо предупредил меня Оле. — Кто меньше знает, тот крепче спит.
Кузнецу сразу досталось от жены за то, что рассол не готов, не говоря уже об ужине. Видно, что приготовилась баба хорошенько поскандалить «в своем праве». На что тот без лишних разговоров взял ее ласково за локоть и отвел в сарай. На выставку подарков.
Вышла оттуда кузнецова женка просветленная. Как из церкви после исповеди. Вытирая углы глаз платком, подошла ко мне, обняла, приговаривая тихо, практически на ухо:
— Вот оно как в жизни бывает, как мать моя говорила: кинь хлеб за лес — потом найдешь. Кто бы мог подумать, что с тебя такой добытчик объявится? Телок телком был, когда со своей горы спустился. Непутевый… Но теперь я спокойная за Элику. Ты прости меня, Савва, что я ее ругала по-всякому за то, что она дала себя обрюхатить. Ты ее в жены возьми. Она хорошая, работящая… — и добавила с обозначением собственной значимости: — И сыновей умеет рожать…
Мужик, который притащился к нам на хутор на медлительных флегматичных волах, запряженных в телегу, загруженную сохой и бороной, сразу уперся рогом.
— Сам пахать буду. Мои волы и работа моя.
Ввиду того что помимо аренды волов и инвентаря за свой труд непрошеный помогальник запросил по-божески, я возражать не стал. Нельзя убивать в людях желание трудиться. Тут-то полей всего две террасы на склоне горы. Одну гречкой Оле засеет, другую, по моему совету, горохом — больно там земля тощая, которую подкормить не грех.
Под ногами у опытных мужиков путаться — только мешать. Взяли мы две винтовки, вычистили их и пошли с денщиком на охоту в горы. Мяса свежего добыть.
— Предупреждала меня Элика, что все так и будет — не дадут мне на чужих волах пахать, — усмехнулся я, когда мы выбрались на дорогу, ведущую к заимке. — «Готовь, Савва, монеты», — сказала, как предрекла. Я поначалу не поверил…
— Командир, ты не обижайся, но я тебе скажу прямо. — Денщик встал на дороге, переложив винтовку с плеча на плечо. — Жена твоя — ведьма. Не смотри, что малолетка еще.
— Все бабы ведьмы, канонир. Только одни красивые и с сиськами, а другие — их подружки, — перевел я этот странный разговор на шутку.
— Ну, если смотреть в таком разрезе… То да, согласен, — весело захохотал Тавор.
— А сам-то что не женат? Лет-то тебе достаточно, чтобы свои сыновья уже бегали за девками.
— Я, командир, зверь редкий, — ответил денщик гордо. — В неволе не размножаюсь.
Весенний лес в горах только-только нежный бледно-зеленый лист выбросил. Ореховые кусты пока совсем голые стояли. Новая трава уже пробивалась сквозь прошлогоднюю палую листву. Красота вокруг… И воздух целебный. Запахи…
Сильно захотелось свежего березового сока, да вот только нет тут в горах берез.
Бродили долго, но без толку, никого так и не обнаружив. Чуткий зверь шарахался от нас, издали обнаруживая. Всей пользы с той охоты, что оружие пристреляли.
Обедали в охотничьей заимке тем, что с собой нам Элика в торбу сунула. Сковородку на керосинку. Бутерброды на сковородку. Потом чем-то кофейным из местных запасов эту сухомятку залакировали.
— На охоте домашнее есть последнее дело, — недовольно заметил денщик.
— Вот-вот, — откликнулся я. — Был у меня аналогичный случай. Мальцами еще взяли нас родители с собой на охоту по осени, на перелетную птицу. На лесные озера. Первым делом, как добрались, поели. Отец ружье за спину, собаку свистнул и пошел по камышам шуровать. Тут мой младший братишка нам и заявляет: «Я есть хочу». Мать удивленно на него смотрит. Только что со всеми налопался — за ушами пищало. «Да ешь, — говорит ему. — Кто не дает?» «Не-э-э-эт, — заявляет гордо. — Я есть хочу то, что папка убьет». Пять лет ему было тогда.
— А где твоя семья, командир? — задал денщик скользкий для меня вопрос.
— Нет моей семьи, канонир. Один я тут. Горы… — глянул вверх я на плато, где до поры скрывался от взора сумрачный берендеев лес. Не говорить же ему, что семья моя совсем в другом мире. Где? Бог его знает. Тем более что бог отсюда уже ушел.