— А верхом?

— Выучена. Но в оглоблях она лучше. Призы брала.

Масть у лошадки была нечастая — караковая. То есть вся лошадь вороная, но с подпалами, как у добермана в пахах и на морде. Разве что не так ярко выражена граница этих подпалов. Кобыла во время разговора все иронично косила на меня фиолетовым глазом, типа видали мы карликов и покрупнее.

Ухожены все лошади в конюшне были образцово, о чем не преминул похвалить старшего конюха.

— А как оно могло быть иначе, если я с одиннадцати лет на ипподромной конюшне, — с достоинством ответил он.

Осмотрев подковы, только покачал головой:

— Они все тут фабричные?

— Других нет, господин фельдфебель, — пожал плечами конюх. — Вот на ипподроме рецкого горца в кузнецах держали, тот знатные подковы ковал. Легкие и прочные.

— А кузня есть?

— Кузня есть. За конюшней на отшибе.

— Показывай.

Кузня была хоть и невелика, но все необходимое в ней имелось. Только выморожена очень. Видно, что давно ею не пользовались. Подумал, что первым делом я откую своей красавице нормальную зимнюю обувь железную. И трензеля перекую на более щадящие лошадиные губы.

Зашел в каретный сарай, где мою двуколку три кренделя уже переставляли на полозья. Спросил про полость…

— Нет такой, да и не было, — ответили.

Непорядок. Так и вымерзнуть в дороге недолго. Надо будет Эллпе потрясти на предмет старых тулупов. Не ходить же, в самом деле, из-за такой ерунды на медвежью охоту.

После обеда прохаживался фазаньим шагом в казарме перед строем своей полуроты.

Порядок, чувствуется, ефрейторы за утро навели. Уставной. По сравнению с дортуарами другой полуроты, что, напротив, зримая разница.

А то как же? Начальник, он ведь демон, никогда не знаешь, какая вожжа ему под хвост попадет. Тем более начальник новый, неизведанный. Так что по уставу не промахнуться. Да и придраться мне не к чему: все чисто, кровати стоят по ниточке, шинели и полушубки на вешалках выровнены. Дощатая «взлетка», крашенная марганцовкой, натерта с мастикой. В сушилке печка топится. Умывальник чистый. В каптерке относительный порядок. Дневальный на тумбочке стоит вместе с телефоном. Ого! Тут прогресс, однако.

Была еще одна моя хитрость, почему я перевел эту встречу с открытого воздуха, кроме того как посмотреть, на что похожа казарма после ударного аврала. Хотелось ненавязчиво показать личному составу свои награды, которых под полушубком не видать. Ведь на нижнем луче Креста военных заслуг выбита дата начала текущей войны. Как это обаятельно для тех, кто понимает…

В общем, по разным мелким признакам понял я, что дядьки в моей полуроте на фронт совсем не стремятся и за место свое на полигоне держаться будут. И это главное. Остальное все приложится в рабочем порядке. Сработаемся.

Я тоже на фронт не рвусь. Это чужая для меня война.

Без раскачки втянулся я в службу и на первых порах внедрил одно-единственное новшество. Отобрал в своей полуроте пару жестянщиков и лудильщика, и смастерили мы из медного листа большой четырехведерный цилиндрический тульский самовар. Все же на морозе работа, и кипяточком погреться солдатам самое оно. Топили самовар как положено — древесным углем и шишками, благо их в окрестных лесах видимо-невидимо.

Дядьки заботу о себе оценили и трудились на совесть.

Затем и для себя сделал полуведерный самоварчик — дома вечерком чайком побаловаться. Эллпе от радости чуть не танцевал, когда в технологию автономного кипячения воды въехал. Он в самовар просто влюбился и все его мелом надраивал, чтоб, значит, блестел, как золотой.

А потом пошли делегация за делегацией, и трое моих помощников только этим все время в кузне и промышляли.

В штаб самовар надо?

В караулку надо?

В казармы надо?

Это святое.

А вот частные заказы я не торопился исполнять, кроме командирского. Тому просто из моего уважения. А остальные пусть свои предложения на обмен приносят. А мы посмотрим…

А тут еще и олово у лудильщика закончилось.

В город надо…

Вот так лишняя увольнительная и образовалась.

20

Не въезжая в город, первым делом лихо подкатил, красуясь, к дирижабельному эллингу. Но тут облом стоит такой с винтовкой в руках, вокруг всего поля колючка и шлагбаум у ворот. «Не велено… Не положено… Не могу знать…» Пришлось требовать подать сюда самого капитан-лейтенанта, хотя нужен мне был всего лишь штаб-ефрейтор.

Не сводя с меня штыка винтовки, часовой откуда-то вынул серебряный свисток и на пронзительной ноте три раза в него дунул. Я еще машинально заметил, что штык у него уже без пилы на обухе.

Скрипя сапогами по утоптанному снегу, из-за угла эллинга на торопливых рысях прибежала группа поддержки. Ефрейтор с большим револьвером старого образца в порыжелой кобуре и три бойца с длинностволом — штыки примкнуты. Все по-взрослому.

«Бодрянка, наверное… — подумалось мне. — Однако караул тут выставили по всем правилам. Война диктует…»

После недолгого препирательства одного бойца послали в эллинг, и вскоре оттуда, на ходу застегивая здоровой рукой черную шинель, выкатилась фигура знакомого моряка.

В молчании подождали, пока тот доберется в сопровождении солдата до ворот.

— Имперского флота капитан-лейтенант Плотто. С кем имею честь… Савва? — удивился он.

— Старший фельдфебель артиллерии Савва Кобчик, — передразнил я его, но в рамках приличий, вскинув руку к шапке в воинском приветствии. — Прибыл с визитом вежливости для обмена опытом. А также представляюсь вам по случаю назначения на пост помощника Королевского артиллерийского полигона.

— Это вовремя, — улыбнулся каплей. — У меня как раз к тебе вопросы накопились.

Офицер пожал мне руку и повернулся к разводящему:

— Пропустить.

— Но, господин капитан-лейтенант, а как же пропуск? Без него не положено… — возмутился ефрейтор.

— Пропустить под мою ответственность. Немедленно. Выполнять. — В голосе Плотто зазвенела сталь.

— Садитесь в санки, господин капитан-лейтенант, — пригласил я. — До ангара все ж далече топать.

— Как мне эта тупая пехтура уже надоела, — пожаловался мне каплей, когда мы отъехали от ворот. — Скорее бы уж морячки прибыли. Тогда и порядок будет.

— А зачем тут моряки? — удивился я. — Тут моря нет. Одни болота.

— Отряд принадлежит флоту, — убежденно высказался офицер, — и обслуживать его должны матросы. На такой большой дирижабль только наземной команды должно быть не менее сотни человек. Обученных… И двойной комплект экипажа. А тут только колючку натянули, болвана у ворот поставили и считают, что все в порядке. И самое ужасное в том, что они нам приданные. Я им не командир.

У ворот эллинга на всякий случай накинул на кобылу попону от ветра и прошел за моряком в прорезанную в стене калитку.

Внутри ангара холод чувствовался едва ли не сильнее, чем снаружи. И в многочисленные щели немилосердно, с подвывом, задувало, как в аэродинамическую трубу.

Скелет дирижабля был все таким же. Но только на первый взгляд. Изменились очертания задней гондолы, которая обзавелась дополнительными винтами по бокам на выносных фермах.

Несколько человек в овчинных куртках и валенках лазали по этому скелету и что-то в нем крутили, не обращая на нас внимания.

Каплей, несмотря на увечье, быстро сменил шинель на такую же куртку и вязаную шапочку.

— М-да-а-а-а… — протянул я. — Этак война быстрее закончится, нежели этот летающий слон полетит.

— Я, Савва, надеюсь все же отбомбиться с него по врагу еще до конца войны. И это не летающий слон, а «воздушный крейсер». Теперь у него такое официальное наименование в реестре императорского флота, — показал каплей свою довольную улыбку.

А то как же? Понимаю. Для флотского командир крейсера это вам не командир какого-то дирижабля. Уважение априори, сразу и зримо.

— Смотри… — подвел меня каплей к середине скелета летательного аппарата легче воздуха, если говорить официально. — Вот на всем этом пространстве между гондолами, что очень важно, внутри оболочки можно установить до двух тонн бомб. Это как минимум, а то и больше. Все зависит от дальности полета, ибо чем дальше, тем больше съедают полезный вес сопутствующие, а не боевые грузы.